Голливудское чудо. Часть 139
Дело было в конце восьмидесятых, и мой товарищ ответил так быстро, как будто ожидал этого вопроса долгие годы:
- Видеокассету с «Великолепной семеркой»!
В числе прочих ценностей далекого дворового детства, этих двух взрослых людей - потомственного державника-службиста и природного либерала-антисоветчика - объединяла память о самом ярком впечатлении жизни.
«Великолепная семерка» метеором пронеслась по детству моего поколения; это был какой-то нечаянный сбой идеологического механизма; возле кинотеатров творилось невообразимое - «молодая смена» массово сходила с ума. Государство спохватилось через пару дней после начала проката: кино исчезло быстро и одновременно во всех кинотеатрах огромной страны. Дальнейшая жизнь советских подростков была окрашена отблеском воспоминаний о случайном и незаслуженном чуде их жизни.
Помню кто-то во дворе хвастался портретом Юла Бриннера. Это была вырванная страничка из польского журнала, плохая бумага успела излохматиться по краям и сгибам, но все равно это был предмет зависти. Наличие карманного ножа и умение метать его в цель подразумевалось само собой. Счастливое поколение «семерочников» искололо все деревянное, до чего могло дотянуться: заборы, деревья, двери подъездов. Матери драли поклонников Юла Бриннера за изуродованные шкафы, а учителя пугали нас выколотыми глазами и пробитыми животами.
Когда кто-то хотел опозорить дворового приятеля или одноклассника, он показывал пальцем:
- Пацаны, он не смотрел «Великолепную семерку»!
Подозреваю, что на самом деле посмотревших было немного, но признаться в этом было западло, и я, подобно многим, носил эту позорную тайну внутри себя. И только много лет спустя удалось увидеть вожделенный фильм; дело было в ленинградском «Спартаке»: свет погас, сердце учащенно забилось, но... чуда не произошло, поезд ушел – не догонишь.
***
Почти у всякого поколения советских людей было собственное голливудское чудо. Василий Аксенов писал, что послевоенное государство сделало большую ошибку, показав народу «трофейные» голливудские фильмы. Оркестр Глена Миллера и Тарзан повлияли на будущих вольнолюбивых «стиляг» больше, чем все подрывные радиоголоса.
А вообще слово «Голливуд» мало ассоциировалось с теми «разрешенными» американскими фильмами, которые мы смотрели в кинотеатрах. Потому что настоящий «голливуд», если верить советским идеологам, это отвратительные картины разнузданного разврата. Голливуд - это, когда на экране голые женщины (совсем-совсем голые!) пьют через соломинку кока-колу.
Представляете, товарищи, как отвратительно это видеть!
Однако, по мере взросления, мы начинали понимать, что, оказывается, культовый фильм «Спартак» - это не просто «американский фильм», как написано на афише, а – тот же неприличный «Голливуд». Я из-за этого Спартака с приятелем поругался: ему кино понравилось, а мне – нет. Ощущение тошнотворной фальши достигло апогея в тот момент, когда мускулистый, идеально эпилированный и намазанный маслом Кирк Дуглас улыбался с креста той широкой и белозубой улыбкой, которую принято называть голливудской.
В окружающей нас тогдашней советской жизни недостаток зубов не считался особым дефектом даже у молодых женщин – жизнь есть жизнь. В конце концов, мы советские люди и нам улыбаться ни к чему. Но именно Голливуд начал первым вбивать в наши народные головы жесткий эстетический принцип: ты можешь быть избитым в кровь экранным бандитом или распятым на кресте рабом, но зубы твои должны быть в полном комплекте и в идеальном состоянии.
И таки навязали! Смотрю, к примеру, «Ленинград-46» и радуюсь за наших людей. Кто-нибудь вообще представляет, как должен выглядеть рот человека, пережившего голодную ленинградскую блокаду? А – несколько лет фронта? А – сталинский лагерь? ...Ну, вы поняли, о чем я: на экране – торжество отечественных дантистов.
***
Кстати, о развратной кока-коле. Тот же Аксенов описывал удивление советских «стиляг», когда оказалось, что кока-кола, сулившая советскому зрителю неведомые и запретные наслаждения... В общем: слово разочаровала – это не то слово. Семен Семеныч Горбунков отреагировал выразительней.
Но самое обидное, что и с голыми женщинами мы промахнулись. Даже здесь простого советского человека надули проклятые капиталисты: количеством сисек и писек голливудские фильмы уступали фильмам отечественным.
... И тому были исторические причины.
***
Вообще-то, эпоха «немыслимого разврата» была у нас общая – это десятилетие после Первой мировой войны. Кто читал пятитомник Ильфа и Петрова, помнит фельетон о московских нудистах, которым даже трамвайный билет некуда спрятать. Свобода тогдашних революционных нравов прописана сегодня достаточно хорошо – то же самое происходило в Европе и Америке. Именно ко второй половине двадцатых годов слово «Голливуд» обрело свою нравственно непристойную репутацию; оказывается советские замполиты не так уж неправы – они только с эпохой промахнулись.
Однако, с началом тридцатых годов мировая ситуация «немыслимого разврата» сделала резкий откат. О Советском Союзе разговор особый, а в растленной Америке возникла самая мощная политическая сила из всех существовавших ранее – знаменитая Женская Лига. Она владела половиной электората страны и могла сбросить любого президента. Даже Рузвельт боялся активных американских дам; важные государственные назначения делались под давлением Лиги, она же влияла на принятие многих законов.
И развратная Америка сделала резкую перемену курса в сторону «семейных ценностей». Сегодня смешно представить, но, хлопотами суровых американских мизулиных были запрещены супружеские измены, внебрачные связи и всякие незаконные потери девственности. Специальная полиция нравов ходила по гостиничным номерам и разным укромным местам, где можно было застукать преступную парочку. Если у людей, оказавшихся наедине, не оказывалось брачного свидетельства, последствия были неприятными. О нарушителях сообщалось их руководству , а дальше следовали «оргвыводы» с последующим увольнением, отчислением и т.п. А еще фамилии неверных жен и мужей публиковались в специальной газете. Эти увлекательные списки были любимым чтением американской провинции.
Не остался в стороне и Голливуд: из немыслимо развратного он стал тошнотворно порядочным. Глубина декольте и продолжительность невинного экранного поцелуя были строго прописаны. Любовная тема не предполагала даже намека на возможность плотских отношений между героями. Счастливое воссоединение мужчины и женщины сулило им долгие годы пионерской дружбы.
И кто знает, может потому Советская власть и не увидела никакой опасности ни в «Серенаде солнечной долины», ни в сериале про Тарзана и Джейн; – эти красивые фильмы о любви не содержали даже ничтожнейших признаков «аполитичной» чувственности. И все равно это был роскошный подарок народу истерзанному войной, измученному восстановлением разрушенной страны и истощенному страшным послевоенным голодом.
(Продолжение следует)