О том, что академик был родом из Даугавпилса, я узнала благодаря звонку его двоюродного брата Юрия Александровича Чертова, проживающего в нашем городе, в прошлом начальника управления «Профтехмонтаж».
Ростислав Фролов родился в период первой независимой Латвии. Русские родители не захотели отдать сына в латышский детский сад, а других тогда не было.
«Но я общался с детьми-латышами, – делает акцент в своих мемуарах Фролов. – В соседней квартире жила семья, там были три девочки: одна моего возраста, другая постарше, третья маленькая. И я, и девочки прекрасно общались, родители не чинили препятствий. Мы говорили на смеси латышского и русского языков. Собственно, благодаря им, я и выучил латышский и говорил на нем даже лучше мамы, у которой явственнее слышен был акцент. <...>
Потом я стал читать на латышском детские книжки – книг на русском было мало. И когда оканчивал школу, уже в советское время, совершенно свободно говорил на латышском и читал на нем…
А в соседнем дворе тоже жила латышская семья, и мальчику – моему ровеснику со мной играть не разрешали, потому что я русский. Я был ребенком, естественно, многих моментов в отношениях русских и латышей уловить не мог, но видел, что и те и другие жили обособленно…. <...> И свадьбы были тоже только русских с русскими; ну, может быть, кроме обрусевших латышей, попавших в «компанию» русских.
Из разговоров взрослых я знал, что ситуация – то есть отношения между латышами и русскими – тяжелая. До глупости доходило. Например, в той буржуазной Латвии надо было обращаться на почте или в какой-нибудь канцелярии на латышском языке, хотя там, скажем, работала русская женщина, которая была знакома с пришедшей клиенткой. Причем ни та ни другая не владели латышским языком или еле-еле говорили на нем».
КНИГИ НА ОГОРОДАХ
Дядя Фролова в описываемое время был профсоюзным активистом, в результате чего подвергался определенному давлению, угрозам, так как, по словам Ростислава Даниловича, профсоюзы тогда защищали русских. «Кончилось это своеобразно: в Даугавпилс в 40-м вошли русские войска. Часть населения приняла их благосклонно, хорошо. Я так вообще бегал по улице и кричал: «Пришли наши, русские! Теперь я вам покажу!» Мне было 8 лет. Что я мог кому-то показать? <...> Когда установилась советская власть, вдруг моего дядю назначили директором средней школы. Чтобы не коммуниста в то время назначили директором школы – это нонсенс, это надо было быть очень красным. У дяди не было административной хватки, он не стремился к подобной работе. Убедили. От нас родственники отшатнулись. Потому что тогда начались депортации в Сибирь «через колено», грубые, незаслуженные. А муж одной из сестер моего отца был айзсаргом. Собственно, он не был националистом, никакие демонстрации не разгонял, но в случае необходимости обязан был с винтовкой являться на сборы.
И, конечно, он "загремел", и вся его семья тоже. После войны семья вернулась, он – нет.
Мой отец – белогвардейский офицер – был арестован и тоже сгинул. Я не думаю, что он был убежденным антикоммунистом, просто так сложилась жизнь. Дома эта была запретная тема, вероятно, мама меня оберегала, чтоб я ничего не знал и где-нибудь не проговорился... Но самое странное, что меня это не коснулось, не коснулось и дальнейшей моей карьеры».
Далее Фролов вспоминал: «Национализм проявил себя и во время войны. Даугавпилс немцы захватили на четвертый день. Там даже секретарь горкома партии остался, его расстреляли. Немцы рванули по трассе Варшава – Каунас – Даугавпилс – Ленинград. Буквально через несколько дней после того, как наш город был взят немцами, а фронт быстро откатился на восток, латыши стали громить русские библиотеки. Скорее всего, это были айзсарги – они были в форме. Причем громили невзирая ни на что, там мог быть и Толстой, и Пушкин… Было лето, июнь, книги сваливали на подводы и вывозили не на свалку, а за город, где были огороды, – город тогда был еще небольшой, и на полях книги перепахивали. Я был воспитан на уважении к книге, поэтому совершал туда вылазки за уцелевшими томами. Не скажу, что это было опасно, но подстрелить могли. Таким образом, я раздобыл книги, из которых отдельные экземпляры после всех жизненных переездов у меня остались до сих пор. На них сохранился библиотечный штамп. Я очень дорожу ими».
УТРОМ СКАБПУТРА, ДНЕМ СКАБПУТРА...
В 1943-м они с мамой перебрались в Белоруссию к родственникам. «Все это было недалеко, там стык Белоруссия – Польша – Литва, земли переходили из рук в руки. И Польша некогда входила в Литву, и Вильнюс (Вильно) был польским городом. Поэтому родственники у нас были и в Вильнюсе, и в Таллине, и в Белоруссии…»
После того как в районе Шауляя фронт прорвали советские войска, и власовцы разбежались, Ростислав с мамой и ее братом приютились на латышском хуторе, где всем троим пришлось освоить трудоемкое разнообразие сельскохозяйственных работ. «Работали за скабпутру (skabputra – «кислая каша», перловка на кислом молоке). Утром скабпутра, днем скабпутра и вечером скабпутра… Потом нас освободили. В том месте как раз был Курляндский котел. До передовой метров 800… Я на передовой дневал и ночевал. Мама переживала. Солдаты многие немолоды, а тут – мальчишка. Ко мне прекрасно относились, кормили, оберегали. Давали пострелять из всего, что было, в сторону немцев…» – запишет через годы Фролов. Они вернутся в Даугавпилс и увидят пепелище родного дома. Мама Ростислава устроится учителем в школу. Крышу над головой им даст учительница, пригласив к себе жить. Ее правнучка по прошествии времени станет женой Ростислава. Послевоенные хлопоты отвлекли внимание от национального вопроса, надо было выживать во всеобщей разрухе и переполненных желающими учиться школах. Вот как уже седовласый Фролов описывает открытие польской школы: «Она была небольшая, надуманная, искусственная, учили в ней по русским учебникам, но говорили на польском языке, какая-то бредовая ситуация. Кончилось тем, что польская молодежь вдруг вздумала организовать какую-то подпольную организацию... Польскую школу ликвидировали, соединив ее с русской. Так у нас в классе появилось 7–8 поляков. У молодежи всегда найдутся общие интересы. В школе была сильная гуманитарная подготовка. Мы изучали и Гете, и Шекспира и много еще чего. А у латышей были отдельные школы, они были сами по себе».
«ЗДЕСЬ Я СТАЛ СПЕЦИАЛИСТОМ»
После окончания Института инженеров водного транспорта в Ленинграде у него была возможность распределиться в крупный трест «Балтморгидрострой» под Ригой, что пророчило блестящую карьеру. Но Фролов уехал в Горький, где его никто не ждал, что обернулось тяжелейшим ударом для матери будущего ученого. Расставание с единственным сыном… Фролов, выбирая это направление жизни, кроме прочего, исходил и из профессиональных соображений: «Волга – это Волга, здесь я стал специалистом. В Даугавпилсе я вообще бы не был востребован. Латвия – маленькая страна, и на Даугаве нет особой широты развития инженерной и научной деятельности. В Горьком же я сначала был на самой низкой инженерной должности, через полгода стал старшим инженером. Еще через полтора года самым молодым в Советском Союзе главным инженером», – в этом перечислении карьерных ступенек слышится некое оправдание…
В 1971 году Фролов организовал кафедру водных путей в Волжской государственной академии водного транспорта (ВГАВТ), открыл новую инженерную специальность «Гидротехническое строительство». В 1983-м создал гидротехнический факультет ВГАВТ. Он автор более 100 научных публикаций, а также знаменитого учебника «Водные пути», который и сейчас штудируют студенты.
Свои научные изыскания Р.Д. Фролов, утверждавший, что человек не выбирает национальность и родину, проводил в области водных путей и гидротехнических сооружений рек европейской части России и Сибири. Но главный его труд все-таки связывался с решением проблемы судоходства на участке Нижний Новгород – Городец. Он был ярым противником подъема уровня Чебоксарского водохранилища, так как видел в этом тяжелые экологические, экономические и социальные последствия. Идеи Фролова нашли применение при разработке федеральной программы «Развитие транспортной системы России на 2010–2015 гг.», в «Транспортной стратегии Российской Федерации на период до 2030 года». Отстаивая свои убеждения, Ростислав Данилович исходил не только из ведомственных интересов, он всегда рассматривал проблему комплексно.
Один из его учеников написал о Фролове: «Светлая личность, доброжелательный и мудрый человек, инженерной эрудиции которого можно только позавидовать, людей, обладающих таким объемом знаний, теперь уж нет…»