Это не трагедия, это гораздо хуже35

Это не трагедия, это гораздо хуже
Вспоминает Надежда Мандельштам. Когда в 1921 году они с мужем получили известие о расстреле поэта Гумилева, то немедленно, не дожидаясь утра, помчались к знакомой семье из общего поэтического круга:  горе ведь, горе. 

Друзья высказали какое-то количество печальных слов, а потом жена товарища,  как бы между прочим, заметила, что у Гумилева всегда был тяжелый характер, да и поэт он не очень... Мандельштам резко изменился лицом, схватил свою жену за руку и они выбежали из этого дома. Чтобы забыть об этих людях и больше никогда к ним не возвращаться.

 

Надежда Мандельштам пишет, что это были первые ласточки наступающей эпохи всеобщего предательства.  По мере дальнейшего строительства советской страны, это стало привычной нормой:  при каждом очередном известии об арестованном общем знакомом, люди сразу отмечали какие-то неприятные черты в характере и поведении человека...

 

...Как будто это могло оправдать его последующую страшную лагерную участь или мучительную смерть.  И как будто ползучее предательство отводило беду от них самих...

 

***

 

Из сегодняшнего. По самым-самым свежим следам парижской бойни неприятно удивили комментарии от якобы порядочных людей. Дескать, карикатуристы сами виноваты, не нужно было нарываться, просто для кого-то издевательство над святыми вещами...и так далее.

 

По сути реакции – тот же мандельштамовский тест:  забытая генетическая гадость автоматически, почти непроизвольно, ассоциирует себя не с жертвами, а с палачами - оправдывает палачей, сочувствует палачам, и, в конце концов, если история позволяет, становится на сторону палачей.

 

***

 

В продолжение темы ползучего предательства. Набрел в сетях на публикацию Дмитрия Крылова – автора «непутевых заметок». Человек большой доброты  и впечатлительности, он до сих пор болезненно переживает за пять сотен  «подписантов»;  многие из них были его друзьями, он уважает этих людей за профессионализм и все еще оставляет за ними вероятность сохранения порядочности.

 

...За исключением, разумеется, известного списка мерзавцев.

 

Затянувшееся сожаление  доброго и  честного человека заставляет очередной раз вернуться к одному из самых позорных событий последней российской истории – массовому заверению творческой интеллигенции в собственном верноподданничестве.

 

***

 

В свое время коллективные письма в адрес товарища Сталина не только оставили после себя список откровенных негодяев, но и омрачили стыдным поступком не одну «приличную» биографию. 

 

Память о коллективной эпистолярной подлости оказалась настолько сильна, что охота к подобному творчеству была отбита на много лет , и вернулась в нашу жизнь только к семидесятым годам. Но при этом подписанты брежневской эпохи все равно не забыли о позоре своих предшественников - их коллективный патриотизм не был адресован конкретному хозяину.  В этом плане безнравственность сегодняшней духовной элиты давно превзошла худшие времена застоя: адресное заверение в преданности уже не считается стыдным.

 

***

 

Исключая из крымского списка подписантов конкретных негодяев, хочется хоть чем-то оправдать дорогих сердцу и памяти людей.  А может они не виноваты, может быть папа с мамой не объяснили им в детстве, что нельзя подхалимничать перед воспитательницей в детском садике да и вообще - перед любым будущим начальством?  Может товарищи по армейской службе не разъяснили им этот же нравственный принцип более доходчивыми средствами?

 

Ведь если и осталось в народной морали что-то хорошее (а осталось ли?), так это неприязнь к стукачам и к хозяйской челяди. В брезгливой солдатской реплике «на лычку тянешь?!» больше нравственного патриотизма, чем в холуйском экстазе пятисот «крымнашистов».

 

И все-таки: почему именно творческие люди так шустро и почти без команды рванули в этот высочайший предбанник?  

 

Ответ на поверхности:  да потому что именно творческому человеку легче всего перекрыть кислород.  Потому что ни инженера, ни печника, ни пасечника не получится убить, лишив его возможности профессиональной самореализации – эти люди займутся другой работой и выживут. А вот писателя или актера убить запросто.  Разумеется, Марина Цветаева может работать и посудомойкой при Союзе писателей, а Андрей Платонов – московским дворником, но это будет всего лишь отсроченная гибель обоих.

 

***

 

Советская Контора хорошо знала об этой уязвимости творческих людей и держала служебный сапожок на шланге. Эта уважаемая организация была дамой капризной, она могла обидеться за простой отказ от «сотрудничества» и...

 

...И мы никогда не узнаем, сколько актеров или режиссеров поплатилось за чистоплюйство; возвращение в профессию Людмилы Гурченко или Киры Муратовой – исключение, а не правило.  Даже при случайном попадании в черный список, уйти из него можно было только в могилу – сколько бы ты ни бегал по «бескрайним просторам нашей Родины» - от Калининграда до Владивостока – папочка ходила за тобой повсюду.

 

Так что у наших бывших «друзей народа» есть причины ностальгировать по собственной неограниченной власти при всеобщей ссученности;  развал этой системы считается у них «главной мировой катастрофой двадцатого века». Товарищам из Конторы мало владеть недрами, им снова хочется владеть людьми.  Понимает ли это наша «творческая интеллигенция» - те самые подписанты?  Еще как понимает! Шкурой своей,  разговорами, которые родители вели шепотом, генами своими понимает; и чем это закончится в перспективе тоже понимает, и кого ей на самом деле следует бояться:  Обаму со всякими меркелями  или...

 

Все можно понять и объяснить, и тем не менее... Ну,  до чего же мучительно видеть интеллигентнейшего Алексея Баталова в одном ряду с Валерией, Кобзоном и Охлобыстиным! Неужели в таком возрасте нельзя было наплевать на трусливое благоразумие?

 

...Или – есть такие причины, о которых лучше не догадываться?

 

***

 

И, замыкая круг,  возвращаюсь к Мандельштаму. Однажды поэт вбежал домой в шоковом состоянии, на нем лица не было. Он долго не мог успокоиться, а потом рассказал следующее.

 

Проходя по городу, Мандельштам увидел огромный костер и толпы ликующих людей вокруг. Подошел ближе – там горели иконы. Их стаскивали сюда люди из окружающих домов и кварталов. Их никто не заставлял, они делали это не просто добровольно, а с куражом, с азартом; они бросали в огонь иконы, которые хранились в семьях многими поколениями, да еще плясали вокруг этого костра.

 

Именно бесстыдство отречения и искренняя радость на лицах этих людей произвели самое страшное впечатление на поэта, и он сказал тогда слова удивительные по смыслу и шокирующие неполиткорректностью:

 

«Этот народ не достоин трагедии.»