Минувшим октябрем латвийскому литературоведу, хабилитированному доктору филологии, профессору Даугавпилсского университета Эдуарду Мекшу (25.10. 1939 – 11.06. 2005) могло бы исполниться 78 лет. Его обожали студенты, имя Мекша было известно далеко за пределами Латвии. Одна из работ талантливого ученого, вошедшая в сборник «Филологические чтения: 2000», посвящалась трагедии Райниса «Илья Муромец»; во многом благодаря этому произведению, латыши получили возможность познакомиться с циклом киевских былин.
Конфликт позиций
«Интерес к русскому эпосу у Райниса проявился в гимназические годы, но только в 1912-м он начал приобретать литературные формы, – пишет Э. Мекш. – Непосредственно же работа над "русской трагедией" началась в 1915 году и завершилась в 1922-м публикацией в журнале Ritums. В основу пьесы легли былинные тексты мифологического и киевского эпосов, из героического эпоса Райнис взял лишь одного героя – Илью Муромца, чья былинная биография стала фабульным стержнем произведения». Бережно относясь к первоисточникам, Райнис не пересказывал их дословно, а перерабатывал сообразно своему художественному замыслу. Мекш обращает внимание на многослойность трагедии «Илья Муромец», на общественный характер проблем, выдвигаемых автором. У Райниса былинный политический конфликт трансформируется в моральный: «Оказывается, Илья Муромец и Соловей-разбойник принадлежат к одному крестьянскому сословию, но только один из них утверждает добро, а другой – зло».
«Да, мужик своих пограбить и не меньше рад», – говорит Микула Илье. Подобного разграничения в изображении народа у былинных сказителей нет. Былина показывает купцов, дружинников, но никак не представителей народной массы. В подобном изображении была своя логика. – поясняет Э. Мекш. – Былины киевского цикла свидетельствовали о народном самоосознании своей исторической роли в деле сохранения территориального единства государства». Райнис же видит в народе не только это, но также «диалектически сложную структуру социума». Отсюда, по мнению Э. Мекша, единоборство Ильи с Соловьем-разбойником, по сути, это конфликт разных жизненных позиций, разных форм существования, разного понимания своего предназначения. В былине причина гнева князя Владимира на Илью не уточняется, тогда как Райнис объясняет эпизод так: Илья попадает в темницу потому, что сохраняет верность отцовскому наказу – помогать сирым, а также из-за интриг Апраксы (жена князя Владимира), пожелавшей сделать из Ильи послушную марионетку.
Баба Латыгорка
Указывает Э. Мекш и на то, что у Райниса образ Сокольника отличается от былинного. Если в фольклорном тексте Сокольник – враг, цель которого разорить Киев, убить Илью (даже после того как Сокольник узнал, что Илья его отец), то у Райниса он выглядит вполне благообразно: «На лужайке, возле столба, стоит молодой Сокольник – светлокудрый юноша, вооруженный, на одном его плече – сокол, на другом – голубка. Играя, он вертит над головой копье. Вокруг него в воздухе летают птицы». Голубка – знак любви Латыгоры, которой Илья не разгадал. Еще в первом действии пьесы она посылала богатырю голубку, но тот отмахнулся от нее, как от колдовства.
Перед единоборством с Ильей, согласно былине, Сокольник говорит о себе так:
«От моря я от Студеного,
От камени я от Латыря,
От той от бабы от Латыгорки».
Размышляя о происхождении Сокольника, «Райнис пришел к мысли, что жена русского богатыря вполне могла быть латгалкой (Rainis, 1981), откуда и идет ее имя – Латыгорка. Это умозаключение было подхвачено немецким исследователем Г. Ратфелдером. В статье «Латышские герои в русском эпосе» он утверждает, что в былинах «Илья Муромец и Сокольник» и «Три поездки Ильи Муромца» упомянуты «до сих пор не известные принцессы или, возможно, также царица латгальцев балтийского происхождения и ее сын, молодой Сокольник». Впервые на это указывал А.В. Марков – статья «К былине о бое Ильи Муромца с сыном» (1900), – отмечает Мекш.
Русские былины отразили процесс стабилизации государственных границ как от восточных посяганий, так и от западных. «Неслучайно восточные народы, силой оружия пытавшиеся захватить русские территории, получили нарицательное наименование в былинах – «татары поганые» (поганые, т. е. язычники), а западные – «литва проклятая». Герои былин часто слышат вопрос: «Из какой орды, из какой литвы? (где «орда» и «литва» – без прописных букв – синонимы. Из Литвы берет былинный киевский князь Владимир себе в жены Апраксу-королевишну, литовкой является и жена Дуная» (былины о богатыре Дунае Ивановиче включают сюжеты о его и Добрыни Никитиче поездке к литовскому королю с целью сосватать дочь короля Апраксу за князя Владимира. Разгневанный король заключает Дуная в глубокие погреба, но на помощь приходит оставшийся при конях Добрыня, который и побивает литовскую дружину. В итоге король отпускает Апраксу в Киев. – Прим. авт.).
Райнис считал, что люди должны объединяться на основе общечеловеческих достижений: «Мы чужды друг другу – люди, народы, эпохи, каждый из нас чувствует, думает, понимает по-своему, и все же мы можем быть близки, бывали и есть близки иногда и нечаянно. В России много тех же сказок, что и у нас. А любовь, побеждающая смерть, самопожертвование ради идеи – разве не всемирные темы, ибо их чувствует и понимает сердце каждого человека всех эпох и рас. И в философской мысли много сходного и одинакового у всех разделенных. И глубокая поэзия во всех уголках мира будет глубокой и близкой. Все мы разные по расе и эпохе, но мы не настолько чужие, чтобы не суметь найти друг друга и не общаться как люди. Мы не искали этого, но будем искать».
Западная Двина была «одним из важнейших этапов знаменитого пути «из варяг в греки», что способствовало культурным контактам с племенами, проживавшими на ее берегах.
«Очевидно, – пишет Э. Мекш, – что этот культурный путь содействовал закреплению имени Ильи в германских эпических песнях и скандинавских сагах XIII века». <...> «В западных фольклорных текстах русский богатырь изображен наемным воином при дворах германского короля и норвежского конунга. Коль скоро это так, то путь Муромца в "землю варягов", во время которого и произошло любовное приключение русского богатыря и латгальской «принцессы», мог пролегать и через территорию балтийских племен. Сам Илья рассказывает об этом Сокольнику так:
Ты дитя ли мое, дитя мое сердечное!
Да съезжались с твоей мы ведь матерью
Да на том же мы на чистом поле,
Да и сила на силу прилучилася,
Да не ранились мы, не кровавились,
Сотворили мы с ней любовь телесную…
По былинам, Латыгорка – поленица (богатырша), у Райниса она тоже появляется перед Ильей в виде вооруженной женщины, но Муромец воспринимает ее не как поленицу, а как "злую ведьму". Поэтому и поединка меж ними нет», – объясняет Мекш. – Поединки предполагают равенство сил. А с чародейством и богатырю не справиться. В дальнейшем предположение Ильи о чародействе Латыгорки подтверждается: она колдунья, действовавшая по наущенью Соловья-разбойника. Но история поворачивается так, что, увидев Илью, Латыгорка влюбляется в богатыря, становясь его горькой судьбой. В финале пьесы оба оплакивают погубленного сына, Латыгорка стоит рядом с окаменевшим мужем.
Открыл свою душу
Исследователи обращали внимание на то, что баба-Латыгорка в былинах об Илье Муромце – обязательный персонаж, на связь ее имени с наименованием в русских летописях ближайших западных соседей кривичей – латыголы или латыгоры. В образе Латыгоры, ее постоянных, даже родственных контактах с Ильей Муромцем отразились близкие связи кривичей, впоследствии русских и белорусов, с восточными латышами.
Первая постановка трагедии «Ильи Муромца» состоялась в Национальном театре (1928). В 1961 году этот спектакль был поставлен Э. Смильгисом на сцене Художественного театра им. Райниса (театр «Дайлес»). В роли Ильи Муромца выступил молодой актер У. Лиепидж. Накануне премьеры режиссер говорил, что образ главного героя был дорог и близок Райнису. Что в трагедии «Илья Муромец» решается вопрос взаимоотношения личности и народа, что Райнис жил и творил для всех времен, поэтому он не может устареть, стать неактуальным. Последнее действие – былина о гибели русских богатырей – представляло особый интерес для зрителя. Происходило это «на краю света», по единодушному признанию исследователей былин, неподалеку от Латырькаменева моря, которое, как указывает Б. Инфантьев, есть море Балтийское. «В пьесе Райнис ни рискнул уточнять, но "в своих заметках он точно указал, что русские богатыри, оскорбившие устами невоздержанного на язык Алеши Поповича "силу нездешнюю" и, разумеется, в бою побежденные и превратившиеся в скалу, не что иное, как Стабурагс».
Видевшая спектакль Зента Мауриня (1897–1978) вспоминала, что на нее самое сильное впечатление произвела сцена, «в которой Илья, замерзая от холода, одиночества, превращается в камень». «У меня слезы выступили на глазах», – говорила латышская писательница, по мнению которой Райнис «боялся, что в «Илье» открыл всю свою душу: желание иметь ребенка, своих духовных наследников, свою борьбу с тщеславием, отчаянное одиночество, разочарование в любимой женщине и другое». Русский эпос не знает подробных, как у Райниса, разработок интимной темы. На первый план всегда выдвигаются общественные, а не личные проблемы. У Райниса они переплелись.