В лагерь с очередным этапом прибыл пожилой человек высокого роста. Людмиле Александровне пояснили, что это старец, монах из Старого Афона. Позднее ей довелось узнать о необыкновенной судьбе этого человека.
Афонский старец Арсений
Еще ребенком его, привязанного веревкой на дне носившейся по морским волнам лодки нашли рыбаки. На берегу накормили, но так как в семью мальчика никто взять не захотел, отдали в монастырь Святого Великомученика Пантелеймона, что на Афоне. Парнишка вырос, обучился грамоте. По прошествии лет принял монашеский постриг с именем Арсений и уже в соответствующем сане был направлен в Санкт-Петербург как начальник Афонского подворья в этом городе.
С началом революционных событий о. Арсений уехал на Кавказ и поступил в Ново-Афонский монастырь, который вскоре был закрыт. Более молодых монахов распустили, кого-то сослали в ссылку, кто-то получил срок. Арсения же отпустили на все четыре стороны, и так как он не имел ни родни, ни пристанища, то ушел в горы над Гаграми, где поселился в одной из пещер. Время о. Арсений проводил в посте и молитвенном подвиге, питаясь кизилом, грибами, дикими яблоками и грушами, которые сушил на солнце в зиму.
Так прошло долгих десять лет, он никого почти не встречал и не знал, что творится в мире. Но однажды случай свел о. Арсения с мальчиком-пастушком, который искал отбившуюся от стада овечку. Они немного поговорили, потом встретились еще раз, потом еще… Подружились. Батюшка Арсений отдавал ему корзинки, что плел в свободное от молитв время, а мальчик взамен приносил знакомцу хлеб, вкус которого старец уже почти забыл. Их встречи продолжались, но однажды пастушка не было более месяца, и обеспокоенный его отсутствием старец спустился вниз, чтобы поискать мальчика в поселке. Изодранный подрясник о. Арсения привлек внимание милиционера, который заинтересовался – кто он, где проживает и есть ли у него паспорт. Отец Арсений по простоте душевной все честнейшим образом рассказал. Для удостоверения места жительства старца милиционеры отправились вместе с ним в горы.
Осмотрев пещеру и убедившись, что там никого нет, о. Арсения снова забрали в милицию и недолго думая обвинили в шпионаже. В частности, в том, что он, проживая в горах, передавал сигналы в Турцию, скрываясь от властей, работал на иностранную разведку и, таким образом, является врагом народа.
То, что он бывший служитель культа, только подлило масла в огонь. В общем, дело было быстро состряпано. Суд не скупился и не разменивался по мелочам. Дали о. Арсению 20 лет. С такой статьей на расконвоирование до окончания срока рассчитывать не приходилось.
Пообвыкнув в лагере, о. Арсений через несколько месяцев обратился к Людмиле Александровне с просьбой, не поможет ли она передать его заявление начальнику участка. А надо сказать, что начальником тогда был очень суровый еврей. Его боялись даже вольнонаемные, не то что заключенные. Врач, дабы не вызвать гнев на себя или санчасть, не советовала медсестре (Людмиле Александровне) передавать ту записку.
А когда прочла ее, громко рассмеялась. Надо сказать, что содержание записки было довольно наивным. Значилось в ней примерно следующее: «Дорогой начальничек! Ты знаешь, что я монах, и мне надо проводить день и ночь в молитве. А в зоне так сильно и некрасиво ругаются, что мне трудно сосредоточиться. Поэтому я прошу тебя – выведи меня за зону, и я буду там трудиться и усердно молиться за тебя и твою семью до конца моей жизни. Монах Арсений».
Но, несмотря на совет порвать записку и никому ее не показывать, Людмила Александровна все же решилась поступить по-своему. В обеденный перерыв она сумела незаметно положить сие послание на начальственный стол. Будучи твердо уверенной, что никакой резолюции на него не будет, медсестра тем не менее не была уверена в том, что не последует расследование, кто именно положил записку, и наказание тому, кто писал.
Беседуя время от времени со старцем, Людмила Александровна убедилась, что вера его была огромна. Однажды он показал ей образ Божьей Матери Афонской, выполненный на кипарисной доске размером в четыре вершка, и сказал: «Она обещала вывести меня за зону, поэтому я и передал эту записку».
Зная о существующих в лагере порядках, медсестра посчитала такое убеждение несколько наивным. Но когда через две недели комендант в разговоре упомянул о том, что батюшку увезли на точку, где не было зоны, другими словами, расконвоировали, Людмила была настолько удивлена, что добилась поездки с врачом в Бородиновку – там о. Арсений теперь работал.
В сушилке животноводческой базы, где сушились снопы, она увидела мокрую обувь и одежду. Батюшка же был одет в теплые ватные брюки и телогрейку. На голове – скуфейка с крестиком, которую он сам себе сшил из лоскутков, вырезанных из старой, сношенной одежды, в старческих руках самодельные четки. Поверх накинута епитрахиль, пошитая из полотенца. На ящиках из-под посылок лежал вырезанный старцем деревянный крест и икона, которую он вывез из Старого Афона. Людмила Александровна спросила, как ему удалось сохранить образ, на что священник отвечал: «В каждой тюрьме мне приходилось держать голодовку от шести до восьми дней, пока прокурор не отдавал эту икону обратно. И так через все этапы – от Караганды до Самарского отделения».
Людмила Александровна не могла взять в толк, как могло произойти, что 20-летника расконвоировали? За те годы, что она провела в лагере, подобного еще не случалось. Чудо...
В одиночке на цементном полу
Кто хлебнул лагерной жизни, говорили потом, что прожили на свете тысячу лет. У Людмилы в памяти осталось многое. Можно ли забыть те почти 50 градусов мороза, когда она лежала в одиночке на цементном полу, подослав под себя плетеный из прутьев мат. Две зэчки – Пестрикова и Балабонова – решили отыграться на Людмиле Александровне: выбросили листовки запрещенного содержания, а уполномоченным объяснили, что это она их написала.
На основании подлого доноса Людмилу и посадили в одиночку, в шизо. Штрафной изолятор представлял собой квадратный домик, сложенный из дикого камня. В одиночной камере Людмила Александровна находилась уже 4-й месяц. Начали отниматься ноги, вши заедали живьем. Она знала, что приближается Рождество, вспоминалось и грезилось детство, елка со свечами, как она танцевала среди нарядных девочек в Военном собрании. Все получали подарки, в них конфеты, орехи, мандарины... Неужели это было на самом деле или только приснилось ей?
Как-то после пяти лет пребывания в лагере уже расконвоированной Людмиле пришлось идти пешком с Пахотного в Самарское отделение. Идти километров десять степью. Стояла волчья пора. Легкие густые снежинки и наступавший быстро вечер сослужили плохую службу – женщина опасно сбилась с дороги. И тут – волчий вой.
«Неужели я жила на свете столько лет, чтобы сейчас меня загрызли волки?» – застучали в голове пугающие мысли.
Она посмотрела на небо и выговорила дрожащим голосом: «Господи, неужели Ты после такой жизни, после таких испытаний позволишь мне погибнуть здесь, в зубах этих страшных животных? У меня нет ничего, чтобы я могла с собой покончить. НКВД меня не разорвал, и вдруг здесь... Ну хоть какой-нибудь знак подай, куда надо двигаться...»
И вдруг перед ней оказалась дорога. Ступив на ее твердую поверхность, схимомонахиня Анастасия (Людмила Александровна), читая про себя молитву «Живый в помощи Вышнего», дошла до своего участка. Это было счастье.
Ко времени описываемого случая Л.А. Седлецкая работала медработником в лагере и имела вольное хождение по его территории. А в зоне сидели те, кто отбывал наказание по 20 лет и больше. Среди них – матерые уголовники, воры в законе.
Продолжение следует.